РИЛЬКЕ В НОРИЛЬСКЕ

                                                    Нам бы поучиться

     У перелетных птиц. Но слишком поздно…

                            Р.-М. Рильке. “Дуинские элегии”.

Рильке в Норильске… На батарее

Дремлет котейка.

Чёрная вьюга. Гиперборея.

Библиотека.

Пыль полушалком. Угол далёкий.

Книги-кали´ки.

В выцветшем флоке склабится Локи.

Варится никель.

Так оно было: дед мой когда-то

Город тот строил.

Небо цепляли грубые скаты

Новеньких кровель.

Жизни гражданской горькую завязь

Выжгли соляркой.

В грунты, как в кости, псами вгрызались

На “Заполярном” [1].

Туберкулёза алая мета —

Фатум не фолит!

Дошлый лепила вместо таблеток

Ханкою поит.

Прежде, чем рухнуть — словно от хука

В адище ринга —

Дед повторял мой, чуя, что худо,

Строчку из Рильке:

“Нам бы у птицы небу учиться!

Жаль только — поздно…”

Смерть подокралась бледной лисицей —

Дымкой морозной.

Рядом судили: зря, мол, не рубят, —

Знать, согрешили!

Корчатся руды, плавятся руды

В огненном шимми.

Память, срывая с века вериги,

Вспыхнет, как глетчер,

Соединяя судьбы и книги,

Книги и печи.

Так оно было: то и убило,

Что возводил он.

(В небо — кадилом! В солнце — кадилом!

В сердце — кадилом!)

“Нам бы у птицы…” Землю кайлили.

Сбросили в пропасть.

Саван из снежных северных лилий —

К Богу твой пропуск.

Следом навечно в тьме нежеланной

Отговорили

Йозеф с Вильгельмом, Карл с Иоганном,

Райнер с Марией.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

                      …проживавший в Париже Куприн

                                                                            Из Сети

Проживавший в Париже Куприн,

От похмелья приняв аспирин,

Кофе пил да жевал круассан,

Зачерствевший, как слава.

Платят мало — укор мастерству.

Дёрнуть что ли отсюда в Москву?

Да пролеткой — в родные леса!

Кораблем — в Балаклаву.

Там, где крепости гложет бора´ —

Горб просолен, фелюка быстра,

И скала, словно Божья скрижаль,

Полыхает во мраке.

Только, видно, уже не дано

Щедро пить молодое вино

И ловить в черной пене кефаль

С хитрецом Амбарзаки.

…Паровоз облачается в пар —

Чай, столица, а не Нарьян-Мар, —

Из ее переулков кривых

Не сбежишь к листригонам!

Пёстр и душен, как желтофиоль,

Брат-писатель. А только легко ль

Голиафом себя возомнив,

Жизнь прожить бибигоном!

На платформе — герои труда.

Над платформою в небе — звезда,

Чье восшествие в оные дни

Предсказали халдеи.

А под ней — то ли хрип, то ли храп.

И кроится на фабриках драп.

И среди помертвевшей стерни —

Франтоватый Фадеев.

Знать, судьба — на девятом валу,

Когда рядом кто — в прах, кто — в золу,

Из летейских тенёт Тюильри

Громоздиться на шканцы,

Когда Горький — в Кремлевской стене,

Когда боль то в груди, то в спине,

Но не совесть грызёт изнутри,

А прожорливый сancer.

И божественный меркнет глагол

В перочистках учащихся школ.

Что ещё? Благосклонность Вождя

Да на Волковом — место.

Мясорубкою мелется фарш,

И врывается в форточку марш.

Так бывает, что мы, восходя,

Низвергаемся в бездну.

ВСПОМИНАЯ…

ПРАДЕД. 1913-й. ВВЕРХ ПО РЕКЕ

В деревянную плоть загоняли шпиги´рь.

Груз крепили. Пел песню мазурик.

Остро вспыхивал в ёлочьих лапах снегирь.

Пахло хлебом от вешней лазури

Так, что сердце зашлось. Загуляла блесна —

Рыбьей кровью корма окропилась.

Принимала нас в шлюзы тугая Шексна,

И гармошка басами ярилась.

А в упругих мешках набухало зерно,

Устремив свои помыслы к пашне.

Близок овода звон — знать, лошажье стегно

Вновь покроется каплями яшмы.

Проступало каймой соляной ремесло

По рубахе — да много ль профиту!

Крепко в эти края Пошехонье вросло

Буераком, рябиной, ракитой.

Из жестянки мазурик потягивал спирт,

Вздевши руки — вечерняя жертва!

И торчали из спин завалившихся скирд

Будто ребра — белёсые жерди.

Бормотал “аллилуйю” кутейник с тоской,

И потрескивал в пламени тальник.

Комариную мерю, народец чудской,

Красной брагой поил целовальник.

А мазурик смеялся и нож доставал,

Над водою дымил самосадом.

Левый берег тогда упирался в причал,

А на правом — кладбища ограды.

Здесь и крыши — что чиненый бабий платок,

И вороны по-вдовьему хриплы.

…Я все думал: родиться б когда-то потом

Деревянной безвестною скрипкой.

Я бы так подгадал, чтобы не с кондачка —

Я б до Божьей дошёл антресоли!

И тонули б предсмертные муки смычка

В золотом забытье канифоли.

ОТЕЦ. 1951-й. ЧЕШИХА

Ох, и бойки толковища галочьи!

Запалю душистую цигарочку,

Кепку — на глаза, штиблетой ширкая,

Прогуляюсь звонкою Чешихою.

На столбах колышет ветер простыни,

На столах — костяшки белой россыпью.

Свист взметнет испуганного голубя —

Отзовутся окна радиолами.

И склонятся выцветшие локоны

Над “сучком” с сургучною головкою.

Здесь нальют заварку через ситечко,

Здесь танцуют в платьицах из ситчика,

Жизнь сшивают ниткою суровою

Да зорюют зори вечеровые.

…На ходу кусаю сахар сорговый.

Через двор здороваюсь с айсорами.

(Ваксе в чане — слово заговорное!)

Всколыхнутся мундштуки наборные,

И поверх пассажей Гольденвейзера

“Шламалло´ хун!” [2] прилетит мне весело.

Кофты старших дочек Геворгизова

Бисером лазоревым унизаны.

Сам хозяин носит фартук кожаный —

Он холодным трудится сапожником

И под яркой лампой газолиновой,

Все поёт об Урмие покинутой.

…Пахнет сладко просяною кашею —

Это из подвала тёти-Глашина.

Хорошо, видать, крупа запарена!

Пятый год сама на мыловаренном.

На руках у ней пацанчик махонький, —

Только вот не мужнин он, а хахаля.

На обед — лучок да хлеб с картофелем.

Хахаль, тот на полста первом [3] — шо´фером.

Помогает, правда, ей с питанием.

(Зря ль жена — кассиршей на Восстания! [4])

Глаша, Глаша! Руки не заламывай —

Муж твой в богадельне Валаамовой [5],

А сынок — ледащенькое деревце…

Бог простит. И то, куда ж он денется!

…Со словами “Расступитесь, граждане!” —

Гошка Жмых походкою вальяжною

Рассекает. Шуму, что от примуса!

Он весною нынешней откинулся.

С виду крепок, а здоровье подлое.

Жмых в клифте фасонит коверкотовом

Он — блатной. Он об руку с Марьяною

Вышел в осень сытую, шафранную.

Сапоги смолистым дёгтем смазаны,

А на ней серёжки да со стразами.

Под платочком — тоненькое горлышко.

У него ж за голенищем — пёрышко.

А им в лица солнце дерзко лыбится —

Заберёт его вагон столыпинский!

Кувыркнется счастье белым турманом

В край, где лес лежит косматой шкурою,

Где глазами ночь глядит собольими,

Да снега тоскою злой присолены.

[1] “Заполярный” — один из старейших рудников в Норильском промышленном районе.
[2] Шламалло´хун — приветствие (искаженное арамейское “Шлама алехон”).
[3] Полста первый — ГАЗ-51.
[4] На площади Восстания находился знаменитый Гастроном № 15.
[5] Дом инвалидов войны и труда на острове Валаам.

2024 г.