■ ■ ■

Что это, что это, что это — ничего.

Что там шатается — ветер в щелястых каморках.

Чьим это шёпотом, голосом начинено,

где это — в нетях, когда — в неверморах.

Что это, что это, что это — из пустоты —

город разбитый, нет — голос, разбитый на блоки,

ярусы, крыши, но нет — не на я, не на ты.

Астра цветёт у железной дороги.

Так начинается, нет, начинается так,

не начинается — нет, начинается всё же,

так возвращается мой неразменный пятак —

Ты прикололся ведь, Боже?

Ты же смеёшься, ну я же сказала, ну вот,

небо стоит вертикально, а где же перила?

Капают листья с платановых пальцев как мёд.

Что это, что это — видно, я дверь не закрыла.

■ ■ ■

отчего так хорошо

оттого что никогда

отчего же никогда

оттого что никому

отчего же никому

оттого что больше нет

ни кола и ни двора

ни деревни ни села

ни мегаполиса

ни северного полюса

ни будки у станции

и вообще отстаньте

отчего же хорошо

а не зазорно

оттого хорошо

что просторно

хоть в телеге пиши

хоть кричи по рации

никому до души

больше не добраться

а куда она летит

где её пределы

на кого она глядит

ох не ваше дело

■ ■ ■

Ехали с орехами, с грехами да прорехами,

через горы перевалились,

во-от они мы в Тбилиси.

Ехали, ехали, а правду сказать, бежали,

дома-то мы — бомжами,

и тут нас не больно ждали,

что им до наших бед.

Заберёшься на гору

в ясную погоду,

во-он Кавказский хребет,

и полоска алая:

то ли закат, то ли наша армия

с перевала машет — привет,

как здоровье,

ну что, отмылись от крови?

Нет.

ЕЩЁ НЕ

Ну конечно, не сегодня,

ну конечно, это завтра,

ну конечно, не сейчас

верещит рожок походный,

вьются волосы Кассандры,

чёрный дым летит на нас.

Под стеною эти латы

не сейчас ещё заблещут

и покатятся сюда,

мы успеем выпить латте,

только ты меня за плечи

не обнимешь никогда.

И как сломанная кукла,

не сегодня мёртвый Гектор

закружит за каруселью —

надо же, не рвется нить —

мы ещё сидим на кухне,

типа вот оно, веселье,

но с ладошек чёрных меток

никогда уже не смыть.

Не сейчас ещё колени

оглушённого Приама

заелозят по грязи.

Нам пока ещё до фени,

но от края этой ямы

ну попробуй отползи.

Не сегодня перед строем

зашагает Агамемнон

и сорокой затрещит,

и Гомер ещё спокоен

и — ещё не ставший мемом

полирует круглый щит.

Не сегодня вой царевен,

выгоняемых из улья,

превращаемых в рабынь.

Молоком сбежало время,

выкипело из кастрюли,

холодно, пальто накинь.

Боги собрались — не все, но

не сейчас. Арена, гомон —

главное из их стихий.

Плакать поздно — Одиссеем,

хитроумным военкомом

пойман уклонист Ахилл.

■ ■ ■

Что там, кто там, воздух терпкий,

голос прямо, голос сбоку,

как грузины только терпят,

кто там, где там — вон их сколько.

У витрины пальмы в кадке,

мусорный зелёный бак,

релокантов, релоканток —

как нерезаных собак.

То кафешка, то коворкинг,

бурый волк тебе родня,

вот идут они по горкам,

по сиреневым камням,

что едят они — загадка,

где живут они — секрет,

релокант и релокантка —

жили-были

или

нет.

■ ■ ■

Что это, дождь? Где это дождь? Надо же — дождь,

как в Петербурге или в Москве.

Плечи трясёт мелкая дрожь, крупная дрожь,

звон в голове —

как на углу автобуса ждёшь,

чтоб в ебеня

ехать куда-то. Всем ты хорош —

не для меня.

Не для меня пальцы дождя звона полны,

низкого рокота, будто летит самолёт,

не для меня — и вообще, съесть белены —

может, тогда утро придёт.

Не для меня мелкая дрожь, крупная дрожь,

эта стена холодней речки Двины.

Не для меня эту весну вынь да положь

после войны.

■ ■ ■

все твои картинки песенки

фотосессии коллажики

пятигорские и жижеки

и ключевские и хёйзинги

и флоренские и лосские

и блаватские и мессинги

все локаторы и усики

шестерёнки и колёсики

ни фига уже не крутятся

дождик сеется косой

ярославский и варшавский

ни встречаться ни прощаться

соляной кривоколенный

загородный внутривенный

и кирпичный и паперный

и шевчук и полежаев

пожалевший ту чеченку

с той отрубленной косой

что в пыли ещё лежала

а теперь летит ракета

посреди земного света

ну и ты стоишь зачем-то

сонный голый и босой

нету нету дома нас

не стучите заперто

на моих похоронах

не играйте шуберта

■ ■ ■

На этих хо´лмах Грузии, на хо´лмах

вот с этим ударением, без счёту

насыпалось таких вот малахольных,

клюющих острым ногтем ноутбук,

в депрессии, ну да, а что ещё тут,

как не в ущелье загонять судьбу,

а что ещё, и он, бродивший тут же,

крылатый плащ затягивал потуже

и разгонял тоску до скоростей

космических, такой большой коллайдер,

а с нашими он точно бы поладил,

всё провожал бы выпивших гостей,

потом шатался б чёрными ночами,

одуревая от цикад и роз —

как там она. Вот так всегда вначале —

тоска, разлука, ревность, передоз.

■ ■ ■

Об Пушкина, об Гоголя, да нет уж,

об Лермонтова, то-то и оно,

повсюду натыкаешься на нежный

тревожный взгляд, а местное вино

уже не пьётся, Бэла не смеётся,

пыль, виноград, голубка семенит,

в ущелье неопознанные кости,

а под землёй невидимый магнит —

подошвы прилипают сразу,

не отодрать. Родник, духан в плюще,

и если бы не бабушка — с Кавказа

я не уехал бы вообще.

Ну да, ещё бы, северные тени

Закоченели, тянутся на юг —

парад, подумаешь, а тут такая тема —

Тамара пляшет, ангелы поют,

крыло поломано и чертит уголь

каракули среди зыбей,

ещё сойдёт с ума какой-то Врубель —

короче, всё, на Демона забей.

На пулю над обрывом и на клинику

рассыплются его дары.

Но как же точно совпадает линия

короткой жизни с линией горы

■ ■ ■

Чем меньше страна, тем больше у ней знамёна,

а здесь у нас и воздух, и свет заёмный,

а дома всех давно уже запретили,

ну да, свинтили, выйдем на Варкетили.

Однако они фрондируют здесь прикольно

не то бунтуют, не то карнавал футбольный,

не то станцуют, не то окружат парламент.

Нам просто завидно — выдохлось наше пламя,

а было каждой твари у нас по паре,

гудели в баре, выйдем на Авлабари,

а было — какая разница, что там было,

где мы ходили, свиваются струйки пыли,

и где с упоением драли глотку,

стоит билборд “Не качайте лодку”.

Но если б не тяжесть их медных лбов,

они б написали давно и везде,

что Роскомнадзор запретил любовь,

и наркоконтроль запретил любовь,

поскольку круче качает, чем ЛСД.

■ ■ ■

Не бывает прошедшего времени,

сивым мерином врут словари,

а полезешь — найдется Каренина,

не смотри, говори, бовари.

Время вышло — наверно, обедает,

говори до зари, тишина.

Крикнешь в поле — ни Блока, ни Фета нет,

никакого тебе Шеншина´.

Не бывает прошедшего времени

у любви, ни особых примет,

в Петербурге, в Берлине ли, в Римини

только место, а времени нет.

Потому-то бессмысленно пялиться

днём и ночью в чужое окно,

натыкается вторник на пятницу,

и на лестничной клетке темно.

Нету племени, знамени, что же нам

делать с временем, взятым в кредит,

где на троне оборванном кожаном

ассирийский сапожник сидит.

■ ■ ■

Чем меньше жить остаётся, тем интересней,

тем бескорыстней как-то и бестелесней,

и всё равно не угадать, хоть тресни,

какой за дверями гость и какая масть.

Закат, давно разбитый над Красной Пресней

уже подсох, и корочка запеклась.

Да мне-то что, меня уж давно там нету,

мои закаты льются в другую лету,

в моём шкафу часовые стоят скелеты,

а ночью гнездо на крыше свила звезда,

в мозгах у меня куплеты, в зубах билеты,

куда подевался адрес, да ерунда.

Чем меньше жить остаётся, тем больше глючит

экран, тем меньше случек, могучих кучек,

тем больший ценник выкатит всякий случай,

да и не всякий, да и огнём гори.

Не много надо — не потерять бы ключик,

который всё заводит на раз-два-три.

■ ■ ■

Третий год как взбесившийся маятник,

будто зайцев по тощим кустам,

по нехитрому кругу гоняет нас —

Ереван, Казахстан, да отстань.

С маникюром сиреневым девочка

в съёмной хате с приблудным котом,

дочка мамина, ласточка, веточка,

ты скажи мне, что будет потом.

А в Москве, говорят, хорошо, говорят,

всё блестит, говорят, все кипит, говорят,

подполковник-купец покупает солдат,

ну так мало ли что говорят,

помотались и хватит, давай-ка назад,

может быть, нас с тобой этот военкомат

обойдет, ведь не всех же подряд.

И налево стена, и направо стена,

то чума, то война, то чума, то война,

из-под ног уплывает шестая страна,

и летит, и летит по пятам сатана —

эх, Тбилиси, Берлин, Астана.

■ ■ ■

Ни земли, ни злаков препинания,

да и что там больше препинать,

пропинали жизнь до основания,

а затем — и некому пенять.

Доканать бы до конечной станции

без кавычек и без запятых,

где не прикопаться — кто по нации,

а на молчаливых понятых

я не рассержусь и не посетую,

голые кусты поднимут шерсть,

ты меня узнаешь, я с газетою

буду ждать у дома номер шесть.

И уже не спросят ни о родине,

ни чей Крым, ни почему война,

только про мелодию — мелодия,

спросят, а была ли хоть одна.

И когда мы встретимся на Сретенке,

я узнаю сразу — повезло —

голос твой по незаметной трещинке

через сердце, как через стекло.

■ ■ ■

Колесо обозренья на тёмной горе

наливается светом к вечерней поре,

и становится зябко в холодной норе,

зелень, пурпур, мельканье, сиянье.

А к утру вырывается ветер из рук,

и веревка с шеренгой невысохших брюк

убегает в остывшее небо на юг,

закрывается клуб Bassiani.

И сверхновая осень взрывается вдруг

от случайного вроде касанья.

И в пустые витые ракушки дворов

залетают сухие ошметки миров

сквозь цветастые шмотки — а их будь здоров —

оседают по длинным балконам,

и Ламара выходит, как маршал Мюрат,

запахнувшись в бордовый махровый халат,

будто здесь у подъезда и примет парад,

вот сейчас она крикнет — по коням!

Ну а листья летят, и домой через сад

пробираясь в параболах жёлтых глиссад,

повторяешь — спокойно, спокойно,

ты уже завоёван и поздно махать,

чем там машут обычно — нырни-ка в кровать

с головой — как в амурские волны.

Ноябрь–декабрь 2024 г.