Лена Берсон

Не в контексте любви

​

​​

​

ИТОГИ

​

Больше этого года нет.

 

Знаешь, города больше нет.

В смысле “нет”? Никакого смысла.

Нашей улицы нет? Да мы ж там

Отходили десяток лет.

 

Знаешь, города больше нет.

Что, и дома? Я не пойму, как.

Где соседка с орущим внуком?

Верхний, вечно бухой сосед?

 

Знаешь, города больше нет.

И квартиры, в которой, в той, что…

Больше нет, это точно? Точно.

Двадцать три. Тридцать два, вообще-т.

 

Кто теперь подведёт итог?

Начинай, я добавлю тоже.

Из убитых никто не ожил.

Даже ёлочку не зажёг.

 

Раньше, высвечен и согрет,

В полночь шепчешь взамен итога:

Боже, просто ничё не трогай.

​

Больше этого мира нет.

​​​

​

РОЖДЕСТВО

​​

В Рождество все немного убийцы, считают убийцы.

Осеняясь крестом, прижимают персты к средостенью.

Не труби про to be, не труби, ничего не родится,

А родится — зароем в траншею не с теми, так с теми.

​

Кто б там ни — вол с ослом или мать с несмышлёным младенцем —

Появился у входа, растерянно щурясь спросонья,

Ну куда им бежать, между нами, куда, мля, им деться,

Кроме снега хрустящего круче капусты в рассоле?

​

Как младенца и мать, точно так же вола, и осла так,

Одинаково ловко, без лишних мучений и пыток.

Сразу: стой, кто идёт? И они выпадают в осадок

И бегут на боку, но на мёртвых ногах и копытах.

​

И снежинки красиво летят на пальто и попону.

Ничего не родится, зачать-то как следует не с кем.

Где окно не горело, уже полыхает по полной,

И воздета с проклятьем культя кружевной занавески.

​

И никто не спешит защитить ни людей, ни животных,

И суда не вершит, и явить не торопится чуда.

…А она, приминая слова его лобиком потным,

Говорит: я люблю Тебя так, как не знала, что буду.​

​​

​

■ ■ ■

​

Веришь ли? Как же, конечно, вот:

Верую, господи, в новый год,

Верую в окостенелость грунта:

Если понадобится кайло,

Значит, кому-то не повезло —

Яму копать в это время трудно.

 

Верую в ёлку, где невесом

Белок и зайцев потёртый сонм —

Наши заступники и святые.

Войлок, стекло… ну и что? Для нас

Хрупкие, ватные в самый раз;

Мы же и сами почти такие.

 

Страшно короткими стали дни.

Знаешь что, сударь мой, не гони:

Дни изнурительнее кадиша.

Утро и вечер, как чук и гек,

Оторопело глядят на снег,

Не сознавая, как это вышло.

 

Как это может быть, что война?

Новый-не новый, иди ты на…

Бравший чужое, как прежде, щедро.

Столько убитых уже не здесь!

Где же? И город, должно быть, есть

Целый под грудой золы и щебня.

 

Там у них ёлка до потолка,

Стол разливается как река.

Нет потолка? Ну тогда — до Бога.

Звезды на ёлке горят у них.

Плачут?

Не плачут среди своих.

Сколько их, знаешь?

Не знаю. Много.

​

​

■ ■ ■​

​

Из veni-vidi города с витиеватым вензелем

Привет тебе от штруделя, привет тебе от шницеля,

Здесь нестерпимо празднично, непостижимо весело

За гранью, за границами.

Какого шнапса, лагера, глинтвейна, захерторта вам?

Здесь невозможно ветрено, насквозь, в мехах и фетре, но

Безжалостно адвентвенно.

И вот ещё — привет тебе от праха в землю втёртого.

Вчера видали Моцарта,

В своём пальто из зяблика он выглядел замотанным,

Схватил кого-то за руку (чужого человека же!):

— Откуда столько беженцев? Откуда столько бед, скажи?

Откуда столько ужаса, что пьёшь и не запить его?

Мы свечи жгли и пели мы, но разве помогли мы им

Рождественскими гимнами?

И да, ещё — привет тебе от до смерти запытанных.

Расстрелянных в автобусе — куда? В эвакуацию.

Убитых и закопанных.

(— А мама, мы на дне чего?

— Не плачь, бояться нечего. Теперь бояться нечего).

А нам куда деваться-то.

О да, мы будем счастливы, как раньше, вот такие же,

Здесь столько неба, воздуха, чего ж ещё? А снегу-то!

Что в Киеве? что в Киеве? что в Киеве?

В Москве — темнее некуда.

​​

​

■ ■ ■​

​

Кто где рос, кто где вырос и врос где,

Где мычал под ударом листвы…

Это самые близкие вроде.

— Насовсем из Москвы?

— Из Москвы.

 

Неотвязно любимой (греха нет,

Только всё застилающий стыд),

Где окно за окном спотухает,

Где одно за другим не горит,

 

Где полгода ни звука из горла.

— Брать пальто?

— Да не надо.

— Бери.

Сколько горя от нас, сколько горя.

Харьков. Прага. Тбилиси. Берлин.

​

​

■ ■ ■​

​

Как внезапно мы стали “свои”

И “чужие”, проснуться б, опомниться.

Вспоминай, с кем ты спал не в контексте любви,

А в контексте автобуса.

 

Эти спины и шапки — за кем

Там ещё подниматься по склону нам,

Разноцветный брелок на чужом рюкзаке —

Безучастного клоуна.

 

Помнишь, прятки в скрипучем шкафу?

Так же пахнет промокшими куртками.

Ты взяла?

Я взяла.

Ничего.

Тьфу-тьфу-тьфу.

Только помни, откуда мы.

 

Здесь никто никому не знаком:

Справа — тётка с дитём, не прилечь ему.

Вспоминай, как елозил продутым виском

По квадрату Малевича.

 

Как умели, противились злу —

Липы, “Оптика”, крест отъезжающий.

А ребёнок молчал, привалившись к стеклу,

Ну, обычно болтают же.

 

Да, обычно болтают они,

Мать ревёт, колготится с вещами ли…

Тихо так, будто выжил в контексте войны

И не вынес прощания.

​

2022–2023 гг.

​​

Если вам понравилась эта публикация, пожертвуйте на журнал