Александр Францев. Избранное особого рода
Новую книгу Юлия Гуголева “От гульбищ до капищ” можно назвать избранным, но это избранное особого рода. Первое же стихотворение “Целый год солдат не видал родни” из давнего сборника “Командировочные предписания” задает настроение всей книге, и настроение это не из веселых. Поводов для веселья нет, и “прежний”, “довоенный”, герой Гуголева, экзистенциальный весельчак, зубоскал и чревоугодник, как будто остался в предыдущей жизни. Очевидно, что при иных обстоятельствах мы имели бы сейчас совершенно другое избранное поэта, но обстоятельства изменились необратимо, и сегодня читатель держит в руках именно эту книгу.
Здесь нет таких известных, и ставших знаковыми, стихотворений, как “Не дверцу шкафчика, но в целом Сандуны”, “Приезжаешь в Вологду ранним утром” и др. Все эти стихи, как будто, были написаны другим человеком. Создается впечатление, что после 24 февраля у Гуголева просто язык не поворачивается говорить о чем-то другом. Из прежних стихотворений автор включил в книгу только стихи сопоставимые по уровню горечи с нынешними — например, о пожаре в торговом центре “Зимняя вишня”.
Представляешь себе этот зальчик?
Что поверхность экрана, — чиста?
Кто мы, девочка или мальчик?
И какие у нас места?
<…>
Кто кого на подошвах вынес,
у кого скрипит на зубах
та “неблагоприятная примесь”,
распылённая в облаках,
оседающая на коже
тех, кто против, и тех, кто за…
Посмотри же, Господи Боже,
что-то мне попало в глаза…
“Что-то”, попавшее в глаза, радикально меняет оптику смотрящего (пишущего), и соринку эту уже не вынуть. Сегодняшний Гуголев как будто отказывает себе в праве на прежнее, привычное существование и сознательно берет на себя вину за происходящее:
Вроде стиранное… Непонятно…
И неважно — платок, носок…
Но откуда бурые пятна?
Вероятно, фруктовый сок…
Я ж замачивал всё в холодной.
Вероятно, не та вода.
Порошок, должно быть, негодный.
Маркировка ткани не та.
Эти пятна глядят, как очи.
Не пятно уже, а клеймо.
Пролежало в воде полночи,
думал, утром сойдет само.
Не сошло, как ни тер, не слезло,
и ползет по моей руке.
И соленый привкус железа
в небе, в воздухе, на языке.
При чтении прежних стихов Гуголева возникало ощущение, что они могли быть написаны каким-нибудь условным Джоном Фальстафом, если бы тот обладал литературным дарованием и писал стихи по-русски. Правда, и Фальстаф этот был весьма специфический, с довольно зловещей веселостью, метафизическими обиняками, и вообще временами больше походил на Свидригайлова. Экзистенциальный сквозняк под шумок застолья просачивался в жилое помещение; иногда хотелось поплотнее прикрыть окно, сберечь остатки человеческого тепла. Теперь сберегать как будто стало нечего:
Ну так что тебе, новый букварь?
Мама с тряпкой маячит в окне.
Отчего это каждая тварь
так скукоживается в огне?
<…>
Потому что ты знаешь в душе,
отчего так красна эта нить.
Эти стекла не вставить уже,
эти рамы уже не отмыть.
В предыдущих книгах Гуголева можно было различить не только голос автора, но и голос его приятеля, собутыльника — голос “другого”. Собственно, одна из его книг так и называлась “Мы — другой”. Теперь ситуация иная. Дружеское застолье “под метафизические враки” закончилось, гости разошлись, автор остается один и в отсутствие “другого” говорит с самим собой. Вернее, за себя самого:
Лучшее, что мы сейчас предложим,
чтобы каждый разбирался сам:
мусор — ветру, шарканье — прохожим,
крошки — птицам, лавочки — бомжам.
01.08.2023